«Власти не существует»: 1988 год, молодежь смотрит, как рушится мир

В связи с продолжающимся карантином мы начинаем еженедельную рубрику «Сдвоенный сеанс», в которой редактор Кино-Театр.Ру Алексей Филиппов будет объединять в пару и сравнивать два фильма одного года – отечественный и зарубежный. Мы планируем, что рубрика будет не только рекомендательной, продолжающей дело нашей давнишней серии «Как, ты не смотрел это кино?», но и превратится в занятный эксперимент. Во-первых, обращение к прошлому уместно для нынешней консервации времени, во-вторых, всегда актуальна попытка увидеть занятные параллели между отечественной и мировой культурой одного момента – хорошая альтернатива постоянным противопоставлениям «нашего» и «зарубежного». Иными словами, это путешествие по сходствам и различиям, иногда очевидным, иногда – парадоксальным и едва уловимым. В первом выпуске – 1988 год и две культовые картины: аниме «Акира» Кацухиро Отомо и роковая (во многих смыслах) «Игла» Рашида Нугманова.


«Это действительно страшно, когда в твое собственное тело входит чужая жизнь», – говорит один из членов банды Спартака (Александр Баширов), собравшихся в подвальном баре Альма-Аты. Речь как будто бы про наркотики (или «о жизни духа человека»), но и о моменте тоже: в теле страны бурлит новая жизнь, которая скоро его разрушит. 1988 год. Советские войска негероически выводят из Афганистана, экономика поживает не очень, до развала осталась тройка лет – и отечественное кино, почувствовав ослабшую руку государства, выражает усиливающуюся свободу. Ее воплощение – загадочный Моро (Виктор Цой), который приезжает в город, чтобы забрать у Спартака должок, а в итоге пытается стащить с морфинистской иглы старую знакомую Дину (Марина Смирнова), медсестру в хирургии (но на вид – в психушке). Мир криминала постарается ему помешать: теневая жизнь СССР косплеит сидящую на нефтяной игле экономику.

Слушайте также: подкаст про «Акиру»

В трех часовых поясах от Алма-Аты над Токио вырастает ядерный гриб. Спустя 30 лет и еще одну Мировую войну на том же месте возникает новая японская столица – Нео-Токио, где всем заправляют военные, молодежь предоставлена сама себе, балуется наркотическими пилюлями и уходит в босодзоку – свободолюбовую субкультуру байкеров, – по развалинам шныряют революционеры, мечтающие взорвать деспотичную власть, а под мостом напевают псалмы фанатики, верящие, что порядок в этом мини-постапокалиптичном мире наведет полумифический Акира – новый пророк, бог (пост)атомного века. Понять, кто или что это на самом деле, предстоит двум 15-летним юнцам на мотоциклах – наглому Канэде и его другу Тэцуо, которому с детства осточертели чужое покровительство и быть на вторых ролях. Он получит нечеловеческую силу, с которой не будет знать, что делать. Чужая жизнь в собственном теле.


Причудливое соседство двух культовых произведений при ближайшем рассмотрении кажется не таким уж и случайным. В этих глазах не отражается потерянный рай и даже нет криков «вперед», в них – предчувствие краха, которое скоро подтвердится. Даже не разрушительной дрожью перед XXI веком и концом истории, а вот уже скоро: развалится СССР, лопнет японский экономический пузырь, позволявший брать кредиты почти под нулевой процент и строить парки аттракционов или снимать за рекордные бюджеты аниме со скоростью 24 кадра в секунду, что в нарисованной анимации больше никто полноценно не смог повторить. В обоих случаях где-то в подкорке фигурирует радиация: для Японии, понятно, несмолкающим эхом Хиросимы и Нагасаки (хотя взрывы в аниме не атомные), для СССР – совсем недавним взрывом на Чернобыльской АЭС. Ее вскользь упомянут по радио в другой советской картине 1988-го – «Маленькой Вере».

Читайте также: рецензия на сериал «Чернобыль»

Есть и визуальное сходство, как ни странно, быть может, искать его в фильме и анимации. Первое появление Виктора Цоя на стоп-кадре графически напоминает фрагмент из комикса, например, из уже классического «Песочного человека» Нила Геймана, где люди поработили бога Морфея (морфин!) и столкнулись с тем, что жизнь и сон слились воедино. На титрах же «Иглы» возникают рисунки на полях, а 22 года спустя Рашид Нугманов выпустит расширенную версию «Игла Remix», где разъяснит некоторые сюжетные линии, добавив анимационные вставки с нарисованным Цоем. Настоящий тандем кино и аниме, какой уже предпринимал, например, Тарантино в «Убить Билла».


В «Игле» вообще много очевидных следов иностранного маскульта – от переиначенной цитаты из «Хорошего, плохого, злого» (про трубу и деньги), по официальной версии сымпровизированную, до подражаний кун-фу-боевикам, которые обожал Цой, или звучащих откуда-то иностранных песен. Взаимовлияние Востока и Запада тут кажется совсем очевидной тропкой, хотя в «Акире» есть и уморительная, возможно, случайная деталь: на красном мотоцикле Канэды две наклейки складываются в словосочетание Citizen Canon. То ли внезапную отсылку к «Гражданину Кейну», то ли призрачный намек, что японские корпорации вместе с государством после бомбардировки Хиросимы и Нагасаки продолжали сотрудничество с американским капиталом к пущему недовольству народа.

Читайте также: очерк о творчестве Орсона Уэллса

Реваншистские настроения тоже витают в воздухе. Вечно второй Тэцуо, вероятно, несет на себе печать поруганного японского достоинства, что в оригинальной манге Отомо выражалась еще ярче: новые японцы не просто разбираются с загадочным, а отмахиваются от помощи США и СССР, за которую не хотят потом платить. Моро в «Игле», как заправский герой боевика, разбрасывает по закоулку шпану и строго смотрит в глаза сначала лидеру гопарей, потом стыдливому врачу-наркоторговцу (Петр Мамонов), который начинает что-то лепетать о том, как бы ему хотелось спасти Дину. И он, и Спартак, и тертый мужичок со скамейки — устроившиеся на теряющей тепло трубе приспособленцы, готовые плавать в луже, лишь бы сохранить очертания понятного мира. Привычный мир, как ясно ретроспективно, скоро все равно будет разрушен. Как писал Элиот, «не взрывом, а вздрогом».


Помимо хронологии наркотрипа с некомфортно заливающимся в уши звуком некоторых сцен «Игла» фоном показывает и более глобальный болезненный процесс. Смерть иллюзии универсального языка: пока страна превращается в морок (не отсюда ли имя главного героя?), русский язык становится языком тишины и квази-философского бреда – под аккомпанемент уроков французского по радио (как в «Я шагаю по Москве» – английского), врывающегося откуда-то немецкого, закадрового итальянского и пары реплик на казахском. Простецкое «Ты с ним трахаешься?» звучит наотмашь в этом водовороте фантомов дикторских интонаций, глючащих лозунгов Спартака и раскисшем интеллигентском бубнеже Мамонова.

Читайте также: повлияло ли «Кино» на российское кино

«Акира» же выходит за пределы не только национального, но человеческого. Сила, дарованная Тэцуо, — космического масштаба. Как будто амебе дали силы человека, как поясняют в специальном монологе. Это тоже в каком-то смысле разговор о совершенно ином инструментарии – восприятия мира и взаимодействия с ним. Рушатся законы физики, бледнеют границы, формулы и данные – язык науки – оказывается бессилен описать и проанализировать происходящее.

В финале «Акиры» случается чудо: заливающий все белый свет возвращает на землю самонадеянного Канэду в его стильном красном бомбере. В финале «Иглы» тьма в конце аллеи поглощает невозмутимого Моро в его потертой черной джинсовке. Более зеркального завершения, кажется, не придумаешь (хотя закадрово известно, что Моро жив).


Дуализм финалов тем показательнее, что центральная символическая коллизия «Акиры» касается стадиона, где должны провести Олимпиаду-2020 (как и в нашей реальности; праздник спорта, правда, по понятным причинам перенесли на 2021-й). В Нео-Токио его строят на месте, где в сокрытом под толщей земли бункере лежит Акира – результат жестокого эксперимента над детьми, вышедший из-под контроля. В сущности, Отомо снял киберпанк-притчу о том, что нельзя построить дивный новый мир на игнорировании трагедии (о Хиросиме и Нагасаки в Японии долгое время нельзя было говорить в массовой культуре и повседневной жизни).

В «Игле» трагедий тоже нет: по телевизору – Айболит спешит на помощь, балет, новости о дружеском визите в Ханой румынского диктатора Чаушеску и прочие милые глупости. Места для шага вперед тоже нет – только для блуждания по кругу то ли круговорота зависимости, то ли пожирающего себя мироустройства. «Упасть и подняться. Нет! Лежать… раз упал!»