Агентство Лангуст [переход на главную]

04/03/2010 Грешный мой язык
Впервые опубликовано в еженедельнике Большой Город

В еженедельнике Большой Город были опубликованы материалы круглого стола о сексе в русском языке и обществе.

Ниже материалы помещены полностью.

Скандалы вокруг введения полового воспитания в школах, попытки многих журналов найти секс-колумниста, бесконечные интимные подробности жизни знаменитостей — люди всё чаще и чаще стали говорить о сексе, не зная даже, как правильно называть то, о чём они говорят. Евгения Куйда, Алексей Мунипов и Екатерина Кронгауз сели за круглый стол с поэтом, лингвистом, психологом купить книги по психологии, сексологом и главным редактором мужского журнала, чтобы разобраться, в чём тут дело.

Екатерина Кронгауз: Мы хотели поговорить вот о чём: почему по-русски невозможен спокойный, культурный разговор про секс? Нет традиции публичного разговора, нет секс-колумнистики, да просто слов нет подходящих.

Сергей Агарков, сексолог, президент ассоциации «Культура и здоровье»: Давайте определимся. Публичный разговор - это что? Митинг?

Е.Кронгауз: Вот то, что мы с вами сейчас делаем — это публичный разговор.

Агарков: В прессе? Ну, есть СМИ, где про это возможно разговаривать. А в Думе, например, невозможно. Законодатели этих слов просто боятся. До смешного доходит: нужно, допустим, описать, какие насильственные сексуальные действия преследуются по закону. Нам говорят — да вы что, с ума сошли? Чтобы мы в Уголовном кодексе писали все эти гадкие слова — оральный секс, анальный секс? В результате получается, что если на улице юноша девушку чмокнул в щёчку и бежать — это насильственные действия, и за них надо так же наказывать, как за насильственный анальный секс.

Е.Кронгауз: Мне кажется, в прессе тоже ничего не получается. Когда читаешь, к примеру, наши секс-колонки, становится либо смешно, либо дурно. Вряд ли это тот эффект, которого должна добиваться колонка «Про секс». В Америке, скажем, есть большое количество разных типов секс-колумнистики. Я, например, часто слушаю один подкаст - там ведущий просто отвечает на вопросы. Например, девушка рассказывает, что был у неё с партнёром садомазо-секс, и он её стал душить как-то не очень правильно. И они с ведущим это дело обсуждают. У нас такое себе невозможно даже представить!

Алексей Мунипов: Да, сложно представить себе в «Комсомольской правде» колонку о договорённостях в BDSM-сексе.

Агарков: В сообществе садомазохистов, кстати, очень разработанный язык. Потому что там есть насущная необходимость — надо договариваться, чтобы секс был безопасным. Кстати, к садомазохистам я бы свысока не относился. Бывают случаи, когда у супружеской пары проблемы, они из каких-то соображений входят в это сообщество, принимают ритуалы, правила — и вдруг у них возникает взаимопонимание. Они договорились. Не потому, что была потребность испытывать боль, они играли в это — но зато у них возникли общие правила.

Кирилл Вишнепольский, главный редактор журнала Men’s Health: А о чём мы вообще умеем разговаривать друг с другом? То есть мы что, в принципе, разговариваем друг с другом хоть о чём-то? У нас нет разговоров о сексе, потому что вообще нет культуры создания партнёрства. Секс — это партнёрство. Посмотрите на список Forbes: там нет ни одного человека, у которого есть партнёр. Даже тот, кто начинал бизнес купить книги по бизнесу в компании, либо поубивал коллег, либо развёлся, в лучшем случае.

Анна Варга, председатель правления Общества семейных консультантов и психотерапевтов: Я согласна — в России нет концепции сотрудничества. И плюс есть специальная мифология любви: те, кто любит, должны понимать друг друга без слов. И если приходится разговаривать о чём-то, значит, мы друг друга не понимаем, то есть — мы друг друга не любим. Страшно разговаривать о различиях, потому что мифология любви предполагает отсутствие различий.

Мунипов: То есть разговор о сексе автоматически означает, что у тебя проблемы?

Вишнепольский: Ну да.

Евгения Куйда: Меня вот очень волнует вопрос собственно языка. Мне, допустим, кажется, что мужчина до 30-40 лет в постели вообще ничего не умеет. И самое ужасное, что поговорить с ним про технику вообще невозможно. А ведь техника в сексе дико важна! Люди же учатся технике безопасности перед тем, как начать кататься на горных лыжах. И тут две проблемы. Первая - в том, что вообще никто не идёт на контакт. То есть я, к примеру, спрашиваю: «Что тебе больше нравится?», и даже уже на этих словах люди впадают в какой-то драматический ступор. А вторая - в том, что просто нет языка. Ну вот как сказать - подвинь левее свой… Свой что? Х…? Пенис? Ужас. Просто слов нет. «Трахаться» - это ужасное слово. И другие не лучше. Поэтому и написать об этом нигде невозможно, ни в газете, ни в журнале.

Агарков: Эту проблему в своё время сформулировал Игорь Семёнович Кон. У нас действительно нет языка для этого. Есть язык детский, «письки-миськи». Есть язык медицинский, есть матерный. И есть любовный язык - все эти «зайчики», «киски» и т.д. И, собственно говоря, всё. Наш язык, язык работы с клиентом - он медицинский. А люди на приёме импровизируют, иногда очень изобретательно. «Доктор, пропала подъёмная сила». Или - «ровесник отказал». При этом взрослые люди путают эрекцию и эякуляцию. Или называют поллюции коллизиями.

Елена Костылева, поэт: Ещё есть отдельный класс таких специальных слов, которые хуже мата. Типа «жопки». Услышишь один раз в жизни - больше никогда с этим человеком не будешь здороваться.

Куйда: А нормальные, нейтральные есть выражения? Можно сказать «не встаёт», но это тоже грубовато.

Агарков: Ну сегодня все говорят: «Доктор, у меня проблемы с эрекцией».

Вишнепольский: Спасибо телевизору купить телевизор.

Максим Кронгауз купить книги по общему и прикладному языкознанию, директор Института лингвистики РГГУ: Для русской культуры действительно характерна нехватка нейтральной лексики. Например, у нас нет нейтрального обращения. Иностранцы очень жалуются. Зато эмоционально окрашенных — масса: шеф, мать и так далее. Так и здесь. Медицинские термины есть, потому что есть потребность пойти к врачу и посоветоваться. А вот нейтральных нет. И при этом мы не жалуемся на их отсутствие, потому что наша культура устроена таким образом.

Мунипов: Да вот же, мы жалуемся.

М.Кронгауз: Вы жалуетесь, потому что вы молодые, вы хотите переделать мир и культуру, а культура сопротивляется, и язык в том числе. Язык ведь обслуживает нашу коммуникацию. У нас не принято обсуждать половые проблемы, так же как не принято, скажем, обсуждать то, как мы справляем нужду, - поэтому нет нейтральных слов ни для того, ни для другого. Детские есть, бранные есть, а других нет. Вот похабный, скабрёзный разговор о сексе возможен, тут у нас огромное количество слов. И это отдельная интереснейшая тема - как понимает секс низовая культура. Она его понимает прежде всего как насилие. Глаголы, означающие насилие, избиение, у нас часто получают второе значение, связанное с половым актом, обычно с приставкой «от-». Типичный пример - «отодрать». У слова «трахаться» в основе тоже удар. И наоборот, глаголы, изначально связанные с половым актом, например, матерные глаголы, очень часто приобретают значение избиения или обмана. Мужчина в этой лексике предстаёт неким активным инструментом, насильником, а женщина - либо униженная, избиваемая, либо сосуд, и есть, соответственно, ряд глаголов - «вдуть», скажем. Бывают ­ удивительные новые значения. Вот, скажем, слово «поперхнуться». Редкое, в отличие от тех, что я называл. Знаете, что означает?

Костылева: То, что во время орального секса происходит?

М.Кронгауз: Нет. Это преждевременная эякуляция.

Вишнепольский: Интересно. Надо будет использовать.

М.Кронгауз: Эвфемизмы вообще живут своей жизнью. Скажем, слово «хер» когда-то было простым названием буквы «х», считается, что это усечённое «херувим». Потом оно превратилось в эвфемизм трехбуквенного слова и само стало бранным. Для поколения моих родителей эвфемизм «на фиг» был неприличным. А для нынешнего поколения и хер вполне пристойное.

Куйда: А как получается, что каких-то слов в русском языке физически нет? Вот писатель Идов, переводя свою книжку с английского, обнаружил, что нет русского аналога слова handjob — это когда делаешь руками партнёру.

М.Кронгауз: Ну, это, очевидно, довольно новое слово — потому что сложено из двух. Есть лингвистический закон: если понятие важно для культуры, для него есть простое обозначение. Сложения используются для менее значимых понятий.

Мунипов: То есть blowjob — тоже позднее? Интересно. Хотя казалось бы, да?

М.Кронгауз: Проблемы перевода — это первое, с чем у нас столкнулись ещё в начале перестройки, когда такие темы впервые стали возможны. Как переводить Генри Миллера? Матом — неправильно, в оригинале такого нет. А как? Переводчику приходилось выкручиваться.

Куйда: Но ведь правда проблема в языке! Вот, скажем, есть слово «минет».

Костылева: У нас, кстати, есть такое слово? В смысле, оно печатное?

Агарков: Печатное, конечно. Да сейчас все слова печатные.

Куйда: Оно не совсем приятное, но оно есть. А вот когда наоборот, мужчина женщине? Есть это чудовищное слово - «куннилингус», но кто им пользуется? И как мне сказать мужчине, чтобы он сделал вот это вот? Просто на голову нажать?

М.Кронгауз: Не готов давать интимные рекомендации. Но минет действительно, если говорить научным языком, имеет отрицательные коннотации. Не скажешь любимой женщине — сделай мне это.

Куйда: А как сказать? «Пососи мне»?

М.Кронгауз: Тут, как и в случае с куннилингусом, остаётся пространство для творческого поиска.

Куйда: А знаете, почему нет нормального слова для куннилингуса? Потому что русские мужчины считают, что куннилингус - вещь необязательная. Я натыкалась на какие-то опросы, согласно которым чуть ли не 90% русских мужчин это считают каким-то страшным извращением. Просто мужчина ничего для женщины не хочет делать. «Как я трахаюсь, так и хорошо». Зачем ему разговаривать?

М.Кронгауз: Виноваты.

Вишнепольский: Простите нас.

Костылева: Мне вообще кажется, что секс — это такой отдельный язык. И на нём разные вещи значат разное. Для лесбиянки минет — одно, для мужчины — другое. И бывает, встречаешь человека, и вы говорите на одном языке, а бывает — один тараторит, а другой наоборот.

Куйда: Я тут наткнулась на форум, называется «Клуб любителей секса». Там общаются люди, пользующиеся услугами проституток. Гигантский, тысячи участников. И у них есть свой словарь. Есть ужасные термины - например, ЗКП, «закуска к пиву», которая означает позу раком. Но есть и крутые. Например: «цифра» и «аналог». «Цифра» - означает «технически очень хороша в постели, но без душевной отдачи». А «аналог» - это, соответственно, по-настоящему, по старинке. Может быть, даже технически несовершенно, но душевно.

Костылева: Мне кажется, в чатах он и создаётся, этот новый язык. Люди трепятся о сексе в чатах и на форумах уже лет 15.

Мунипов: О да, видели мы этот новый язык. «Пелотки», «мякотки» и «писечки».

Вишнепольский: Мне тут недавно пришёл спам: «Чпокни мою духовку».

Агарков: В интернете есть все предпосылки: там безличное ненапряженное общение.

Вишнепольский: Кстати, да. Я с женой могу серьёзные вещи только по аське обсуждать. Есть возможность подумать, можно взять тайм-аут…

М.Кронгауз: Мы почему-то исходим из того, что в этой области есть прогресс. Но это же совершенно необязательно. Почему лучше, когда есть нейтральная лексика? Почему хорошо, когда люди умеют об этом разговаривать? Проще договориться? Но есть замечательные культуры, в которых мужчины и женщины не договариваются. В японском есть даже женский и мужской язык — то есть слова, которые употребляют одни и никогда не употребляют другие. Можно ли сказать, что наше общество лучше, потому что в нём нет такого разделения?

Агарков: Прогресс в этой области безусловно есть, и выигрывает от него женщина. Раньше три четверти женщин вообще не испытывали оргазма, а сейчас — максимум одна четверть.

Вишнепольский: А вы знаете, что в России, согласно опросам, 70% населения не чистит зубы?

Варга: Конечно, есть прогресс. Смотрите, когда Фрейд купить произведения Зигмунда Фрейда начинал, было принято даже ножки стула оборочками закрывать, чтобы они не намекали ни на что. Этот заговор молчания порождал бесконечное количество неврозов, которыми Фрейд и занимался. Где эти неврозы сейчас? Вы их не увидите. Нет диагноза «истерия». Уровень невротизации объективно снизился. Потому что ножки открылись. Вот поэтому и надо разговаривать.

Агарков: Не знаю, очень трудно сказать, уменьшилось ли количество неврозов. Классической неврастении в том виде, в каком её придумали 100 лет назад, в сегодняшних диагностических справочниках нет. Но вместо неё теперь депрессия. Раньше у пациентов руки-ноги отнимались, речь, слепли они. А теперь неврозы соматизируются — сердце болит, живот.

Мунипов: Так что, сексуальное образование вообще не нужно? Неврозы не исчезают, общество не хочет, дети тоже как-то вырастают.

Агарков: Нужно, очень нужно! Что сейчас получается? Родители не хотят говорить о сексе с ребёнком. Школа не хочет. Подростковая среда его тоже ничему не научит. И, вступая в брак, человек не обладает не то что навыками разговора — даже думания на эту тему. Вы приводили в пример западную колумнистику, культуру спокойного обсуждения — но на Западе ещё в 70-е годы поголовно ввели сексуальное образование в школах. С 12 лет. И конечно, это очень раскрепостило и язык, и общество. У нас же ничего подобного до сих пор нет.

Е.Кронгауз: Вроде собираются вводить?

Агарков: Да какое там! В 1993—1994 годах была знаменитая инициатива о введении сексуального образования. Пять институтов начали работать. Заметьте, не учебник купить учебники и учебную литературу делали, а просто составляли программу — что со школьниками, вообще говоря, надо бы обсудить. Всё кончилось страшным скандалом в Госдуме. Разработчиков обвинили в развратных действиях по отношению к малолетним. В общем, геноцид русского народа: нас всех хотят превратить в проституток, развратить и увезти на Запад. Уголовное дело завели! Спасибо, что закрыли. Так что разговоры о сексе в России — подсудное дело. С тех пор все эксперименты в этой области прекращены. В частных школах, в софт-варианте — ещё можно.

Е.Кронгауз: Ну а в частных, там на каком языке с детьми говорят?

Агарков: На медицинском, другого-то нет. Пенис, фаллос, вагина.

Вишнепольский: А чем пенис от фаллоса отличается?

Агарков: Фаллос — это напряжённый пенис. А пенис — мягкий фаллос.

Все присутствующие: Серьёзно?!

Куйда: Я жила в темноте.

Агарков: Я вам ещё одну вещь расскажу. Какое-то время в сексологической литературе активно дискутировался вопрос, почему практически все главные исследователи и просветители в мировой сексологии — евреи.

Е.Кронгауз: Ну вот, мы и сюда приехали.

Агарков: Ну а что, это ведь любопытно. Просто в иудаизме, в отличие от христианской культуры, запрета на разговоры о сексе никогда не было — и сам этот процесс тоже не осуждался. То есть была культурная традиция обсуждать эти проблемы.

Е.Кронгауз: А кому легче говорить о своих проблемах, мужчинам или женщинам?

Варга: Женщинам проще. Они меньше обижаются. Как-то так исторически сложилось. Мужчина слышит за женскими претензиями не только предмет разговора, а еще и то, что он, мужчина, никуда не годится. Возникает второй пласт переживаний, связанный с самооценкой: он, оказывается, всегда был нехорош, а она его столько лет обманывала, молчала.

Вишнепольский: Я могу сказать, откуда это взялось. В Европе со времён Римской империи был так называемый общественный договор, когда вассал зависел от суверена, а суверен от вассала. Все сотрудничали. А у нас всегда было вертикальное общество — начальник и подчинённый. И эти отношения перешли на отношения мужчин и женщин. Мужик — начальник, а женщина — подчинённый. Зачем вести переговоры с подчинённым?

Варга: Ну что вы такое говорите! Уже лет 400, как ничего подобного у нас нет.

Вишнепольский: В России?

Варга: В России.

Вишнепольский: Да? Где здесь есть хотя бы одна общественная партия, созданная не проплаченными бабушками? Где горизонтальное сотрудничество граждан? Где гражданское общество?

Е.Кронгауз: То есть отсутствие разговоров о сексе связано с отсутствием гражданского общества?

Вишнепольский: Совершенно верно.

Мунипов: Да что ж такое. И о сексе нельзя поговорить, не свернув на гражданское общество.

Вишнепольский: Скажите мне — зачем? Зачем разговаривать о сексе?

Мунипов: Погодите, я не верю своим ушам. Это говорит главный редактор Men’s Health?

Вишнепольский: Ну это я так, риторически, от имени смущённого подсознания выступаю. Вот мы перепечатали советы американских сексологов. Вот открываем, читаем: «Спроси, как она хочет, чтобы ты называл её влагалище. Скажи, как ты хочешь, чтобы она называла твой пенис. Предложи несколько вариантов, от забавных до непристойных». То есть это их нормальная позиция: сядьте за стол переговоров, обсудите. А вот я - главный редактор этого журнала, который напечатал этот совет. Я не могу жену свою об этом спросить. Она подумает, что я идиот. Она мне родила трёх детей, и после этого я её спрашиваю, как она хочет, чтобы я называл её влагалище? Как? Марьиванна?

Варга: А что, неплохо.

М.Кронгауз: Был же такой термин — Дунька Кулакова.

Куйда: Это что? Фистинг?

Е.Кронгауз: Нет, фистингу мы тут придумали перевод — раскулачивание.

М.Кронгауз: А Дунька Кулакова — это, разумеется, онанизм.

Варга: Вы спрашиваете, зачем разговаривать? Оттого что люди про это не говорят, они не могут протестировать реальностью свои фантазии. Почему получилась эта безобразная история с сексуальным образованием? Потому что эти женщины-депутаты в Думе представляли, как бы они реагировали на всё это, будучи детьми — но они же взрослые тётки, и картинки у них в голове возникают сексуальные, а они потом их накладывают на ребёнка. Понятно, что получается ужас что. Когда нормального разговора нет — возникает вот этот бал фантазий.

Костылева: Я вот давно хочу написать книжку с секс-рецептами. Пишут же наши коллеги про еду, почему нельзя в таком же духе написать про секс? Поэтому меня этот разговор про язык очень волнует.

Вишнепольский: Подождите лет 200, все слова появятся.

Куйда: Я думаю, всё быстрее будет. Есть удивительный онлайн-курс, называется, кажется, «Минет «Пурпурная дымка». Очень среди девушек популярный, у меня три знакомые записались. Платишь 15 долларов в месяц, и тебе там всё очень доступным языком объясняют. Нет, правда, там как-то с языком всё в порядке. В принципе, это аналог кулинарных курсов: ты платишь деньги, чтобы твой муж в результате был доволен. Ну и ты получаешь какие-то выгоды от семейной жизни - счастье там, спокойствие.

Вишнепольский: И есть уверенность, что партнёр действительно обеспечит это взамен на пурпурную дымку?

Мунипов: Какой-то у нас грустный разговор получается. Мужчина с женщиной в нашей стране поговорить не может, сам этот разговор — страшная проблема, все слова о сексе связаны с мрачным насилием.

М.Кронгауз: Ну а что делать? Культура складывается веками. Мы же не можем собрать круглый стол и решить, что с этого момента будем хорошими. Не будем насиловать никого, не будем причинять боль никому. Но поверьте, мы прошли огромный путь. 20 лет назад ничего похожего мы не могли бы произнести вслух и близко. Даже невинное вроде бы слово «поперхнуться» я не смог бы произнести, встретившись с незнакомыми людьми.

Мунипов: Я теперь тоже не смогу.

Вишнепольский: Я знаю, когда всё изменится. Когда мы наконец научимся ездить по дорогам, уважая друг друга. Когда наконец будем совместными усилиями выступать против действия власти. Когда научимся договариваться друг с другом в быту — вот тогда мы сможем договариваться в постели.

Е.Кронгауз: То есть мы НИКОГДА не поговорим о сексе?

Вишнепольский: Обратите внимание: круглый стол разделился по гендерному признаку. Девочки говорят: «Ну что же вы не разговариваете?» А мальчики: «Да время не пришло, общество не готово, куда торопиться». Вот и всё, и других ролей мы не займём.

Костылева: Если проблема в том, что у мужчин и женщин просто свои языки, может, составить женско-мужской словарь?

Вишнепольский: Была бы необходимость — давно бы составили.

Варга: Между прочим, психотерапия на Западе так и развивалась. В 70—80-е годы устраивали так называемые мужские и женские группы: мужчины разговаривали о своём мужском, женщины — о своём женском. А потом психотерапевты придумали делать однополые группы в окружении другого пола. То есть мужская группа работает в аквариуме, а женщины участвовать не могут, но всё видят и слышат. А потом наоборот. Это оказалось невероятно эффективным и, кстати, очень унифицировало язык.

Куйда: То есть всё хорошо закончилось?

Вишнепольский: Это помогло.

Куйда: В общем, правильно я делаю, что читаю его эсэмэски.

Трудности перевода

Мария Голубева составила словарь сексуальных терминов из разных языков, не имеющих аналогов в русском:

Впервые опубликовано в еженедельнике Большой Город

← Вернуться
хостинг для сайтов © Langust Agency 1999-2024, ссылка на сайт обязательна