Диалектика Платона

Все предшествующие Платону мыслители останавливались лишь на утверждении бытия предмета философии, оставляя в стороне исследование соответствующего ему способа познания. В отличие от такого грубого выражения мысли, впадающего в крайности определения и крепко держащегося за них, Платон после вводных размышлений предлагает приступить к изучению внутренней логики идеи и найти адекватный ей метод.

«Мне кажется, что Парменид, да и всякий другой, кто только принимал решение определить, каково бытие по качеству и количеству, говорили с нами, не придавая значения своим словам. Каждый из них рассказывает нам какую-то сказку, словно детям. Они, свысока взглянув на нас – большинство, слишком нами пренебрегли. Нимало не заботясь, следим ли мы за их логосом или нет, каждый упорно твердит свое» [Софист, 242с].

Мысль своих предшественников Платон сводит к двум моментам: изменчивого становления и покоящегося бытия. Первое содержит возможность всего сущего быть иным, второе же всегда тождественно себе. Познание становящегося невозможно из-за недостижимости в нем единого определения, а бытие знать нельзя так как, будучи неподвижным, оно не может получить никакой определенности.

«Если познавать значит быть творящим что-то, то познаваемому, напротив, необходимо страдать. Таким образом бытие, согласно этому логосу, есть сущность, познаваемая познающим её, поскольку она познается, постольку движется вследствие страдания, что как мы сказали, не могло бы произойти у пребывающего в покое» [Софист, 248e].

Это противоречие заставляет Платона отвергнуть положение элеатов о тождественности бытия:

Неужели мы в самом деле дадим себя убедить что движение, жизнь, душа и разум недозволенны абсолютно сущему, и что само оно не живет и не мыслит, а величественное и святое, не имея ума, неподвижно покоится?» [Софист, 248e].

Сохраняя последовательность рассуждения, философ не может остановиться на одной из крайностей, и вынужден признать противоположности тождественными, что совершенно неприемлемо для рассудка, привыкшего иметь исходным пунктом и результатом своей деятельности только конечные определения. Ведь выделяя особенные виды предметов, обнаруживая законы явлений, мы всегда пребываем в рамках относительно истинного, а всеобщее основание этого процесса остается для нас непостижимым противоречием.

«Итак, любящему мудрость и весьма ценящему все это, как кажется, необходимо поэтому не соглашаться с признающими единое или многие виды, будто все покоится, и совершенно не слушать утверждений будто сущее исключительно движется, но словно по детскому желанию, чтобы неподвижное было также и движущимся, наречь сущее и всё тем и другим вместе» [Софист, 249с].

Платону недостаточно лишь провозгласить тождество противоположностей, подобно Гераклиту, так как он понимает необходимость раскрыть внутреннее логическое отношение идеи (ιδέα) и её видов (ειδών). Для этого он формулирует первый методичный способ мышления – диалектику.

«Различать по родам, не почитать тождественный вид иным, а иной тождественным разве о такой диалектике мы не скажем, что она есть познание? Кто, таким образом, в состоянии, пусть c напряжением, всюду различить сквозь многое, в котором каждое существует отдельно, одну идею и то, как многие иные друг другу извне объединяются одним, и как одно с другой стороны стянуто воедино целым многих, и многие отдельные всюду определены. Познавать, можно ли каждое делить всеобщим, и почему нельзя – это и есть различать по родам» [Софист, 254d].

Всякое определение имеет форму суждения «что-то есть что-то», при этом каждое из соотносимых через бытие и тождественно себе, и отлично от иного. Рассматривая отношение движения и покоя, мы можем сказать, что первое не есть последнее, но от этого оно не станет причастным небытию вообще, но лишь в отношении к покою. Эта всеобщая относительность особенных видов позволяет небытию существовать как иное самого бытия, которое для рассудка всегда остается лишь логической связкой, а не самим предметом рассмотрения.

Именно отрицательная сила суждения позволяет софистам демонстрировать различные стороны представлений, доказывая, что благо есть в некотором отношении зло, удовольствие есть страдание и.т.д. При этом большинство, пользуется этим искусством с целью улучшения собственного благосостояния, торгуя призрачным знанием (ψεύδος), и лишь некоторые, достигнув вершин в нем, посвятили жизнь освобождению людей от иллюзий, подобно Сократу.

«Мы утверждаем, что тождество единого и много под началом логоса становится всеохватывающим как вечно прежде и теперь изрекающееся в каждом. Это не прекратится никогда и не теперь началось, но есть, как мне кажется, его вечное нестареющее свойство. Юноша впервые вкусивший его, наслаждается им, как если бы нашел некое сокровище мудрости; от наслаждения он приходит в восторг и радуется тому, что может изменять логос на все лады, то направляя его в одну сторону и сливая все воедино, то снова развертывая и расчленяя на части. Тут прежде и больше всего недоумевает он сам, а затем повергает в недоумение и всякого встречного» [Филеб, 15d].

В отличие от субъективной диалектики софистов, стихийно соотносящей роды и виды, метод Платона гораздо последовательнее, ибо опирается на саму природу определения, включающую беспредельное как всеобщую относительность множества возможностей, и его предел, полагающий форму и границы, постоянно стягивая все к единству. Так как оба они, взятые абстрактно, не существуют, то мерой их смешения выступает вид как сущность этих противоположностей. Это различенное триединство, постоянно пребывая в напряжении противоречия реализует собой всеобщую идею блага в каждом особенном и единичном, по мере возможности последних.

«Древние, которые были лучше нас и обитали ближе к богам, передали нам сказание, гласившее, будто бы всё как вечно изрекающееся на деле есть сущее из единства и из множества и обладает в себе сросшимися воедино пределом и беспредельностью. Если таково вечное происхождение космоса, то надлежит искать и найти (конечно, мысля) одну идею обо всем. Когда же мы её уловим, нужно смотреть, нет ли после одной двух, а может быть трех идей или какого иного числа, и затем с каждым из таких единых вновь проделывать тоже самое до тех пор, пока не будет понято, что есть первоначальное единство не только как единое, и многое, и беспредельное, но и как количественно определенное. Беспредельную идею следует отнести ко множеству лишь после того, как будет рассмотрено всё её число, заключенное между некоторым беспредельным и некоторым одним; только тогда каждое единое как всё можно с радостью отпустить в беспредельное» [Филеб, 16с].

Диалектика, по Платону, есть метод познания самой истины, не как данной нам в чувственном восприятии, представлении или рассудочном мышлении, но как саму себя мыслящую. Здесь предмет и способ его познания тождественны, так как все остальное оставлено как несоответствующее. Не мы, как философствующие познаем всеобщее, но оно через нас, мыслящих разумно, знает себя.

«Доказанным, чистым, истинным – тем, что на деле можно назвать рассмотренным в свете Солнца, обладают, во-первых, о вечном самом по себе, несмешанном, или, во-вторых, о том, что наиболее родственно ему; все же иное следует признать вторичным и последующим» [Филеб, 59с]