В своей книге «Дура Lex» я писал о колоссальном значении поведения во время интервью. Субъективный момент в юриспруденции всегда важен, а при рассмотрении прошений о политическом убежище он важен вдвойне. Само по себе поведение, однако, мало что решает. Театральные восклицания, плач, стенания, равно как и сухая сдержанность, призванная подчёркивать драматизм пережитых страданий, утверждения прошения не обеспечат. Всё это должно существовать только в гармонии с легендой, подкреплённой какими-то фактическими материалами. Слово «легенда» я употребляю как «связное изложение событий и важных фактов», а не в значении «выдумка».
Мало кто из адвокатов рискнёт пойти на прямое мошенничество типа подделывания документов – мы не только рискуем потерять лицензию, но и пойти в тюрьму. Жулики, выдающие себя за помощников адвокатов, т.н. «паралегалы», наоборот, часто готовы за деньги пойти на любой подлог. Я видел фальшивые справки, сделанные ими с использованием старых советских или российских бланков, исправленные свидетельства о рождении, поддельные медицинские карты и прочую липу. При этом использованный мошенниками больничный бланк имел дату издания позже даты выдачи, а свидетельство о рождении Светланы Прохоровны Ивановой, в котором указано, что её матерью является еврейка Роза Моисеевна Пупкис, при изучении под инфракрасным светом выявило совсем другую маму – Наталью Петровну Сидорову, русскую. Иммиграционная Служба США регулярно пользуется услугами криминалистических лабораторий для выявления поддельных документов, а через американские консульства в стране просителя способна проверить аутентичность многих документов. Попасться на мошенничестве, разумеется, означает поставить жирный крест на дальнейших попытках легализоваться в США.
На момент написания этого трактата между подачей прошения и интервью проходит около двух лет. Это время для серьёзной подготовки к интервью. Тот адвокат, который до интервью не провёл с клиентом минимум 40 часов, не стоит денег, которые ему уплатил клиент. Клиент имеет право привести на интервью своего переводчика, и этот аспект дела исключительно важный. За 32 года практики я видел буквально несколько адекватных переводчиков, остальные – крайне непрофессиональные дилетанты с весьма посредственным знанием языка. В книге «Дура Lex» я подробно описываю роль переводчика на интервью. Нужно учесть, что перевод контролируется специальным монитором через телефон с включённой громкой связью, поэтому отсебятину переводчик нести не может, иначе сразу будет дисквалифицирован. Адвокат также имеет право дисквалифицировать переводчика (разумеется, если адвокат знает язык, на котором говорит клиент), и я часто прибегал к этому способу прекратить интервью. Конечно, адвокат при этом выглядит не в лучшем свете – в самом деле, ты пришёл с клиентом на интервью, имел возможность проверить переводчика, а теперь говоришь, что переводчик, которого ты сам и привёл, негодный. Но лучше плохо выглядеть, чем позволить продолжаться плохому переводу, который «топит» клиента. Кстати, переводчики-мониторы на службе Иммиграционной Службы также не высшего качества. Если перевод более или менее правильный, они не вмешиваются в процесс. Но разница между «более» и «менее» может означать победу или провал.
За многие годы практики я представлял сотни клиентов в их прошениях о политическом убежище. Несмотря на многочасовые подготовки, некоторые из моих клиентов на интервью так «замораживались», что начинали нести полную чушь. Они забывали все мои инструкции, глупо или невпопад отвечали на самые простые вопросы. Как адвокат я не могу во время интервью отвечать на вопросы вместо клиента. Но что-то же я должен предпринять, если вижу, что клиент сам себя «топит». Мне запомнился эпизод с правнуком одного из известнейших советских писателей, который на интервью не мог назвать писателей-диссидентов. Я вмешался и попросил его вспомнить всех, кто ежедневно ходил к прадедушке на чай или водку. – Представь, что ты на кухне у прадедушки и начинай перечислять всех, кого ты видишь, - сказал я ему. И парень начал называть имена одно за другим. Другой мой клиент «заморозился» так, что начал говорить вещи, которые я строго-настрого запретил ему говорить. Что же это были за вещи? Мой клиент был убеждён, что КГБ за ним следит. Как человек, проживший почти 25 лет в СССР, я понимал, что это так и что клиент не ошибается в своих предположениях. Во время подготовки я задал ему вопрос: «Откуда вам было известно, что за вами следят?» Клиент ответил: «Ну как откуда, когда под зданием, где у меня офис, стояла машина с антеннами?». При этом зданием было многоэтажным. Значит, во-первых надо было установить, что машина с антеннами принадлежала именно КГБ, а не службе по починке телефонных линий, и что антенны были направлены именно на офис моего клиента. Я сказал клиенту, что, поскольку ни то, ни другое установить не представляется возможным, то такой ответ надо исключить как негодный. Но человек часто «привязывается» к правде настолько, что никакими инструкциями его нельзя удержать от пересказа действительности в том виде, в каком он её понял и пережил. На интервью, клиент, конечно же, рассказал, как за ним следили из машины, припаркованной возле многоэтажного здания с его офисом. Как я и полагал, иммиграционный офицер начал задавать ему те же самые вопросы, которые я задавал во время подготовки. Это был слабый момент в интервью, которое в итоге закончилось хорошо, поскольку дело было очень сильное, и в интернете было много информации о клиенте и фактах его преследования. Но и самое сильное дело можно испортить неубедительными ответами.
Иммиграционная служба регулярно сверяет информацию, предоставленную человеком на форме-заявлении об убежище и во время интервью с той информацией, которую он предоставил в американское консульство, когда просил визу, чтобы въехать в США. Например, в заявлении об убежище он пишет, что был уволен с работы из-за своих религиозных убеждений, в то время, как в консульство предоставил информацию, что работает завотделением в больнице. Такие «несовпадения» не прощаются, если только ходатайствующий не предоставит убедительное объяснение, почему он лгал в консульстве. Лгун, как давно известно, должен иметь хорошую память.
Через две недели после интервью надо прийти за ответом. Вариантов, понятно, может быть два – рекомендация к получению политического убежища или отказ с направлением в суд, что означает начало депортационного процесса. При получении рекомендации можно тихо праздновать победу, хотя я знаю случаи, когда рекомендация аннулировалась из-за того, что из американского консульства пришла какая-то компрометирующая ходатайствующего информация. Это могло быть несовпадение между легендой и предоставленными в консульство данными, скрытая судимость и т.д. Однажды моему клиенту попытались аннулировали убежище, гринкарту и гражданство через семь лет после получения убежища. Уже будучи гражданином США, он женился на иностранке и подал на неё петицию о воссоединении. На интервью его попросили предоставить свидетельство о разводе с его первой женой. «Это и есть моя первая жена» - сказал клиент, кивая на сидевшую рядом жену. Тут ему показали распечатку его анкеты, которую он предоставил в американское консульство в Москве много лет назад в которой указал, что женат. Получив убежище, он, конечно, забыл о таком незначительном факте, как предыдущий брак, и поэтому не указал его в петиции о воссоединении с женой. У меня заняло год убедить Иммиграционную Службу, что он имел в виду гражданский брак. Я его заставил запросить заявления от минимум десятка его друзей, живущих в Москве, которые подтвердили, что да, Яша и Нина на самом деле жили вместе и всегда представлялись не иначе как мужем и женой. Мы даже нашли Нину, которая письменно подтвердила, что жила с Яшей в гражданском браке, называла его мужем. Даже дочь Нины Катя клятвенно заверила в присутствии нотариуса, что называла Яшу папой. Судьба Яши и его жены висела на волоске, а всё из-за плохой памяти.