В странах западной Европы и Северной Америки живёт 1.2 миллиарда человек. Каждый день эти два континента сжигают около миллиона галлонов бензина, каждый день совершается 30000 авиаперелётов на 25 миллионов миль, каждый день происходит биржевых транзакций на 4 триллиона долларов, транспортируется 30 миллионов контейнеров груза, печатается 400 миллионов новых газет, делается 5 миллиардов телефонных звонков.
Это — западная цивилизация. Именно это изображает Гурски.
Гурски — художник из первого поколения Дюссельдорфской школы фотографии — фотографов, учившихся под началом супружеской четы Бехеров, благодаря которым фотография в принципе вышла за рамки журналистики и коммерции, и начала делать что-то совершенно своё в мире искусства. В общем-то, Дюссельдорфская школа дала нам первый, главный и единственный канон европейской художественной фотографии — не той, которая на стоках, или в спальнях, или в журналах, а той, которая в музеях. Для этой фотографии с самого начала были и совершенно другие требования качества, и совершенно другие правила игры. Она базировалась на определённой отстранённости и документалистике, где личное авторское проявлялось больше в методах и тематике, нежели в специфических художественных или технических приёмах. Техника была безупречной у всех — но конкретных фотографов мы знаем всё-таки за их поиски и за их темы.
Бехеры занимались историей и объективностью. Хёфер — культурой, лишенной зрителя. Хютте — природой, настолько красивой, что она перестаёт работать. Руфф пытался понять, что фотография вообще такое. Темой Гурски почти сразу стала западная цивилизация в её наиболее численной, серийной и обезличенной форме, и, на сегодняшний день, более цивилизационного фотографа, чем Гурски, на планете просто не существует. Все выбирают себе небольшие аспекты. Гурски пытается охватить всё.
Это сотворённые человеком здания и структуры, обслуживающие нужды цивилизации. Повторяющиеся формы. Места, где никто не живёт, а только бывает. Офисные здания, торговые центры, склады, порты, транспортные развязки — снятые с типологической прямотой с ещё более отчуждающих больших расстояний и часто с большой высоты — без оценки, без осуждения. Это ни о ком-либо из нас, не о личности, не об обществе — это даже не столько места, сколько факты, цифры. Перевод взгляда с качественных характеристик объекта на его количественные характеристики. Миллиарды людей, миллиарды звонков, миллиарды машин, каждый день, все одновременно, и вот так это выглядит.
(NB: Я говорю о творчестве Гурски в целом и специально не касаюсь Rhein II — это тема отдельного разговора, который можно почитать здесь)
Вопрос в данном случае в том, почему эта тема вообще возникла, и почему во второй половине двадцатого века она переступила какой-то критический порог актуальности в художественной среде. И этот вопрос тесно связан с тем, почему именно Гурски стал автором большинства самых дорогих снимков в истории фотографии.
Дело в том, что цивилизационная фотография в некотором роде заменила собой историческую картину, считавшуюся когда-то главным и высшим из всех живописных жанров. После войны Европа ступила в новый виток промышленной революции, охарактеризовавшийся повсеместной стандартизацией производства, во многом развившейся в ходе самой войны. Мир перестал состоять из предметов, и стал состоять из их запчастей, которые перестали делать по местным стандартам и начали делать по стандартам международным. Торговые корабли стали контейнерными кораблями. И вскоре сама цивилизация перестала быть историческим явлением и стала явлением экономическим — скорее суммой, чем целым.
Гурски всё это всего лишь запечатлел.