Пускай едят тексты: Настоящая политика постмодернизма

Чтение постмодернистских теоретических текстов привело меня к выявлению существенных нелогичностей в этой парадигме. Я пыталась рассмотреть не только то, что посмодернистские теоретики говорят о своей теории, но, что более важно, как посмодернистская теория работает в современном мире — каковы эффекты применения постмодернистской теории в реальной жизни. Мне стало ясно, что всеохватным результатом постмодернизма стало размытие мысли и заглушение слова на личном и политическом уровне. Я знаю, что это весьма возмутительное заявление, учитывая то, какое, на первый взгляд, первостепенное внимание в постмодернистской теории отводится голосам маргинализированных людей, голосам тех, кого раньше не слышали, и исследованию замалчиваемых доминирующим дискурсом зон. Тем не менее, углубленное рассмотрение того, как функционирует постмодернистская теория, показывает, что эти претензии — немногим больше, чем пустые словоизлияния. Важно смотреть не на то, что постмодернизм говорит о своих делах, а на то, как он действительно работает.

Мой опыт работы с практикантками, по большей части студентками, в редакции «Off our backs» привлек мое особое внимание к настоящей политике постмодернизма. Часто в ходе работы с почтовой рассылкой, отправкой номеров журнала или другими повседневными офисными делами я вовлекалась в разговоры о феминизме с практикантками. Чаще, чем мне бы хотелось, в ответ на свою точку зрения о каком-то событии или теории я слышала: «Вы не можете так говорить». Обычно я отвечала: «Но я только что это сказала». Я не хотела отвечать грубо, но я пыталась сообщить, что вы можете выражать свое мнение без полной самоцензуры и преувеличенного нежелания озвучивать хоть что-то, с чем могут не согласиться остальные. На самом деле вы можете утверждать нечто четко и ясно, не имеет значения, насколько это спорный вопрос. Другие могут не соглашаться, но, в конце концов, вы хотя бы имеете возможность сделать свое заявление.

Одна практикантка должна была написать материал об антиабортном событии. Она оказалась в затруднительном положении, так как считала, что «мы не можем говорить, что активисты против абортов неправы — у них же тоже есть точка зрения. Мы на самом деле не можем сказать, что любая точка зрения неправильная». И она действительно была смущена тем, что у нее есть позиция по вопросу абортов, выслушав пылкие речи антиабортников. Дело даже не в том, что их аргументация смогла переубедить мою практикантку в отношении абортов. Она в самом деле не могла вынести то, что только одна точка зрения будет более правильной. Таким образом она казалась неспособной выбрать среди противоборствующих позиций предпочтительную для себя и занять ее. Эту ситуацию я рассматриваю как кумулятивный эффект от влияния постмодернисткого академического образования на студенток в гуманитарной сфере. Они становятся неспособными занимать позицию даже в самых очевидных случаях.

Постмодернизм в качестве господствующей академической теории имеет значительное воздействие не только на гуманитарную науку, но и на феминизм, как и на другие прогрессивные социальные движения. В постмодернизм заложены опасные зачатки, первым из которых стало то, как эта теория поглотила некоторые ключевые идеи радикального феминизма и лишила их политического влияния.

Подрыв идей радикального феминизма

Одной из главных идей радикального феминизма было то, что всё является социальными конструктами: гендер, раса, класс, многие индивидуальные атрибуты и т.д. Постмодернисты тщательно разбирают каждый нюанс, каждую социальную систему — все, что было социально обусловлено и сконструировано. Особое ударение ставится на конструктах, вырастающих из определенного социального порядка, — от белого богатого мужчины, поддерживающего мировоззрение, которое подтверждает и легитимирует его привилегированное положение. В этом нет ничего нового — радикальные феминистки говорили об этом годами — социальные системы определяют человеческие жизни — даже самые личные аспекты человеческих жизней, такие как гендерные роли, сексуальность или даже самоощущение.

То, что на самом деле интересно, это то, что постмодернисты пишут обо всем этом, будто бы это их собственное новаторское открытие. Радикальные феминистки говорили об этом давно. И по классической патриархальной схеме перевирания постмодернисты обвиняют радикальных феминисток в эссенциализме, то есть в вере в то, что гендер и другие качества у людей врожденные. Это совершенно противоположно тому, что радикальные феминистки говорили все время — если гендер сконструирован, то он может быть сконструирован и по-другому, более равноправно. В чем радикальные феминистки расходятся с постмодернистами, так это в понимании, насколько трудным будет проект по перекраиванию гендеров. Радикальные феминистки считают, что это изменение не только не произошло, но и в принципе не может произойти настолько быстро и просто, вот почему постмодернисты обвиняют нас в эссенциализме. Хотя различия не проистекают из биологических характеристик, существует значительная разница в том, как социализируются мужчины и женщины, и отсюда вырастает огромная разница между гендерами. Я считаю, что постмодернисты беспечно отрицают то, насколько глубоко пролегает патриархатная обусловленность и насколько укоренены патриархатные институты.

Вдобавок к поглощению и последовательной дискредитации идей радикального феминизма постмодернизм, заявляя о том, что он позволяет большему количеству голосов зазвучать, на самом деле заглушает все голоса, вынуждая сторонников этой парадигмы путаться и затыкать себя и в письменной, и в устной речи.

Постмодернизм: хозяйские инструменты

Отличительным знаком постмодернистской теории является использование методов и инструментов, служащих укреплению существующего порядка. Даже выступая против маргинализации и угнетения, инструменты постмодернизма срывают этот проект от самых истоков. Главныеинструменты, имеющие заглушающий эффект это:

Стиль письма. Хотя замысловатый стиль письма кажется слишком простым объектом для критики, нужно сказать, что даже высокообразованные люди вынуждены прорываться сквозь значения и нюансы, в избытке насыщающие постмодернистские тексты. Когда мне удалось пробиться сквозь болезненно плотные и неуклюжие тексты, которые, в общем, характерны для постмодернистских писателей, я обнаружила, что идеи этих текстов не были более сложными, чем идеи марксистских или феминистских теорий. Стиль письма постмодернистов более чем неудобный и запутанный — и это производит свой эффект. Как пишет Катя Михайлович в «Radically Speaking»: «Моей первой реакцией на постмодернистское письмо, а также реакцией многих женщин, с которыми мы это обсуждали, было усомниться в собственном интеллекте, в возможности понять и извлечь значение из этих текстов». Эффект (возможно непреднамеренный, но, тем не менее, действенный) — это зародить у читательницы сомнения в себе, в своих интеллектуальных способностях, отбить у студенток желание теоретизировать по поводу своего собственного опыта и жизней и, таким образом, вырабатывать необходимые связи между радикальными социальными теориями и политическим активизмом. Возможность вырабатывать теории ложится на авторитеты — профессуру и прочих легитимированных интеллектуалов. Даже самые яркие студентки приходят к тому, что посмодернистская теория для них слишком сложная и недоступная.

Другой заметной чертой постмодернистского письма является показная нерешительность и избегание любых определенных утверждений. Тексты полны рефлексивных, сомневающихся скобок и эффектных риторических вопросов. Также там много «поднятия вопросов», «продвижения к теории» и «обращения к дискурсу» вместо точных утверждений. Утверждения часто просто исчезают из письма. Новые термины сочиняются практически ежедневно (наверняка старые термины становятся слишком точными и понятными), что добавляет мистики и неопределенности относительно того, что же имеется ввиду. В конце концов, использование множественного числа в отношении практически всех существительных («дискурсы», «знания», «идентичности», «позиционности») еще больше запутывает текст.

Ирония в том, что этот плодовитый натиск постмодернистского словоблудия вряд ли сказал миру что-либо вообще. Шейла Джеффрис пишет в «Radically Speaking»: «посмодернистское феминистское письмо преимущественно занимается изысканиями на тему того, как тяжело писать или говорить». Результатом этого является заглушение речи и невозможность занять откровенную позицию по какому-либо вопросу.

Разоблачение мета-нарратива. Мета-нарратив — это поясняющее утверждение, которое пытается объяснить что-либо в виде обобщенного концепта, а не описание индивидуального случая вне каких-либо обобщений. В постмодернизме употребление ужасного «мета-нарратива» означает возможное замалчивание и подавление других голосов. Если вы хотите сказать что-то определенное, кто-то где-то с вами точно не согласится. А если вы говорите что-то, что никого не смущает и с чем согласны все, значит, наверняка вы не поддаете сомнению статус кво (или что-то другое хоть немного важное). Это серьезная ошибка — молчать самим, так как наша речь будто бы может заглушить голоса других.
Другой функцией разоблачения мета-нарратива является эффективный подрыв лозунга «личное — это политическое». В постмодернизме личное становится исключительно личным, все всякой политики. Попытки создать связи между угнетенными индивидами или собраться для роста самосознания, показать, как личный опыт является отображением действия социальных сил, — все это интерпретируется как заглушение голосов других. Любая попытка сделать обобщение рассматривается как замалчивание и отрицание опыта тех людей, к кому неприменимо данное обобщение. Это игнорирование основного принципа концепции обобщения: разумеется, оно не может быть абсолютно правдивым для каждого члена группы — в конце концов, это же обобщение. Однако сами по себе исключения не опровергают валидность обобщения. Если я сделаю обобщение о том, что люди на дороге останавливаются на красный свет, конечно, найдутся и те, кто так не делают. Впрочем, мое обобщение все равно останется довольно точным и полезным утверждением о человеческом поведении. С достаточной точностью оно будет описывать социальный феномен. Нелепо говорить, что обобщение неправдиво только потому, что некоторые люди не вписываются в него. Более того, такой подход сделает нас неспособными описать или хотя бы назвать самые очевидные социальные явления.

Общий эффект дискредитации «мета-нарративов» — удержать людей от возможности описания их социальных условий, от возможности обобщить их индивидуальный опыт, от возможности увидеть общие места в личном опыте, которые смогли бы мобилизировать их на то, чтобы рассматривать проблемы как политические, а не сугубо индивидуальные. Еще один эффект в том, что многие студентки говорят «не могу сказать точно» даже о самых базовых вещах.

Разоблачение бинарных оппозиций. Бинарное мышление — это мышление в дуалистичных, взаимоисключающих категориях, таких как хорошо/плохо, мужчина/женщина и так дальше. В постмодернистской мысли бинарные оппозиции рассматриваются как исключительное зло (что само по себе является неизбежной бинарной оппозицией). Некоторые теоретики говорят, что бинарные оппозиции лежат в корне всяческого угнетения, что без них одни люди не могли бы угнетать других. Но, к сожалению, без бинарных оппозиций мы также не сможем сделать окончательное утверждение. Вынесение утверждения, особенно политического, требует, чтобы мы назвали одни вещи лучшими (или худшими), чем другие. Если мы избегаем бинарных оппозиций (к чему некоторые постмодернистские писатели умудряются приблизиться в своих закрученных неопределенных текстах), мы не сможем сказать, например, что освобождение лучше, чем угнетение, что кушать лучше, чем голодать, а быть здоровой лучше, чем больной.

Демонизация бинарных оппозиций привела к подавлению четкой утверждающей речи. Люди настолько погрязли в избегании выбора, что для них становится невозможно выразить внятное мнение по какой-либо теме.

Изъятие социального аспекта из социального конструкционизма. Самое захватывающее в постмодернизме это то, как истинный социальный аспект выпал из их теорий о том, что все является социальными конструктами. Огласив их предполагаемо новаторское открытие о том, что практически всё в человеческом обществе социально обусловлено, постмодернисты не сильно выступают за изменения на социальном уровне, то есть за изменения в социальных институтах, нормах и структурах таких, как, например, семья и другие. Вместо этого много внимания уделяется индивидуальным актам нарушения конвенциональных социальных норм как способу показать то, что эти нормы сконструированы, а не естественны и неизбежны. Этот вид постмодернистского бунта — крайне ограниченное действие, которое состоит из индивидов, бросающихся в одиночные стычки с системой. В постмодернизме нет ударения на сбор критической массы людей, объединенных в социальное движение, которое действительно сможет бороться и добиваться изменений на социальном уровне. Вместо этого предлагается очень поверхностное понимание того, как работают социальные силы — наивный и либертарный акцент на индивидуальных действиях и выборах. Будто бы кумулятивный эффект каждого изолированного индивидуального действия или выбора приведет к масштабному социальному изменению. Прямой эффект такой атомизации индивидуальных действий служит скорее предотвращению социальных изменений, чем способствует им.

Неслучайное время для постмодернизма

Самое главное о постмодернизме можно узнать не из того, что говорят о нем постмодернисты, а из того, как эта теория работает в современном мире в контексте социальных изменений. Результатом воцарения запутанного и отпугивающего стиля письма, запрета на обобщения и отсюда — на установление общего между людьми, исключения бинарного мышления и отсюда — запрета на убежденное занятие позиции по какому-либо вопросу, переоценки индивидуального сверх коллективного действия, стало создание многосторонней системы разъединения, замалчивания и обессиливания.

Также примечательно время, когда постмодернизм появился и обрел популярность. Как указывают Сомер Бродрибб и Барбара Кристиан в «Radically Speaking», постмодернизм стал модным в академических кругах именно в то время, когда голоса женщин и цветных стали обретать там ощутимое влияние. Кажется, что когда угнетенная группа пытается сделать свое заявление, правда рассыпается в бессмыслицу. Это как-то не слишком похоже на совпадение.
Совпадение становится еще более сомнительным, когда мы узнаем, что это происходит не впервые. Сразу за первой волной феминизма, в 1920-х, когда женщины добились кое-каких уступок, права голоса, начали получать ограниченный доступ к научным кругам, возник и обрел популярность новый вид теории — релятивизм и экзистенциализм. Как только женщины попытались получить доступ к публичным площадкам и артикулировать свою точку зрения, как вдруг ничто больше не имело значения, все стало относительным, бессмыслица была провозглашена высокой теорией.

Я предполагаю, что постмодернизм — есть ничто иное, нежели новый релятивизм, и что релятивистские теории возникают как вид защиты властных структур в случае угрозы. Это весьма коварная и изобретательная защита, так как она пользуется риторикой освобождения, превращая эту риторику в бессмыслицу. Настоящая цель маскируется туманными речами и состоит в том, чтобы сохранить статус кво субъектов власти, размывая социальное недовольство в нечто бессмысленное, неэффективное и неспособное набрать какой-либо социальный или политический вес. Несмотря на декларируемое стремление постмодернизма к деконструкции социальных норм, настоящим его результатом становится атомизация индивидов и их опытов, стирание потенциала к солидаризации и объединению, замалчивание прямой и решительной речи, размытие убеждений в бессмыслицу. Постмодернизм оставляет нас неспособными назвать что-либо неправильным или угнетающим с уверенностью или убежденностью. Более того, почти все так называемые открытия постмодернизма на самом деле оказываются деполитизированными версиями радикально-феминистских идей. Постмодернизм — это теория, которая подрывает сам процесс теоретизирования; это речь, заглушающая голоса; письмо, которое отупляет и затуманивает мысли; позиция, которая отстаивает отсутствие позиции; это политика, которая не собирается хоть что-то менять. И мы должны видеть, что эта политика — ядовитая змея, которую пригрели гуманитарные науки. Это громкая и яростная теория, которая ничего не значит. Это хитрая теория, которая разрушает любую возможность убежденного коллективного действия для достижения справедливости и изменений в наших жизнях.

Авторка: Карла Мантилла

Источник: Оff our backs, August/September 1999, V.29; N.8 p. 7, Word Count: 2852

Перевод: Mona Lizard
Источник: https://womenation.livejournal.com/175008.html