Давайте отобьем один момент сразу: искусство редко покупают для инвестиций. И искусство совсем не покупают для инвестиций на аукционах.
Аукционные дома оставляют себе до трети суммы транзакции, картины облагаются отдельным налогом на роскошь, транспортировка и хранение их непропорционально дороги. Кроме того, не существует никакого индекса доходности на рынке искусства, никакого аналога S&P 500 (Mei Moses считает только перепродажи) — и их в принципе невозможно построить, поскольку абсолютное большинство картин не перепродается с аукционов (а галереи не разглашают суммы перепродаж публично), а те, что перепродаются, попадают под лютый survivor bias. Лучшее, что у нас есть — это средние цифры с 1900-го года, по которым годовой рост на рынке искусства почти вдвое уступает банальным государственным займам (2.4% vs 4.9%) — и это не рост каждой картины в принципе, а общий по рынку в целом. Рост лично вами приобретенной картины не гарантирует абсолютно ничто: искусство по умолчанию илликвидно.
Примеров тому более чем достаточно: Рыболовлев пару лет назад потерял 80 миллионов на перепродаже Гогена. Некогда звездный проект Artist Pension Trust в прошлом году снял 19 лотов с торгов, поскольку сами художники предпочитали работать с галереями, нежели с аукционным домом. Даже печально известный art flipping приводит порой к таким же бессмысленным результатам, попутно уничтожая карьеру художника: после своего неожиданного взлета Люсиен Смит за год упал в стоимости на 90%.
В сумме это означает вот что: буквально во всё что угодно вкладывать выгоднее и безопаснее, чем в искусство. Индексовые стоки, займы, недвижимость, big pharma. Если даже вы по какой-то причине торчите на волатильных активах, криптовалюты обойдутся вам в сто раз дешевле потому что их перевозка не будет обходиться в пятизначные суммы. И единственная — единственная — причина в принципе обращаться к рынку искусства — если вы действительно планируете повесить это у себя дома.
И именно поэтому к нему и обращаются. В среднем, treasure assets составляют примерно 9% состояния людей с высоким достатком, и на искусство приходится более половины. Что в свою очередь периодически привлекает исследователей рынка — чьи выводы заключаются в том, что главной и подавляющей причиной покупки искусства является удовольствие от обладания предметами искусства и возможность делиться ими с другими (Enjoyment: 62-69%, Protection and sharing: 36-42%, Investment: 9-11%).
Собственно, в этом можно убедиться просто хоть раз побывав внутри аукционного дома. Выставки перед торгами кардинально отличаются от галерейных и структурно, и эмоционально: работы висят кучей, занимая все ровное место включая коридоры, безо всякой системы и хронологии. Ближе к закрытию их начинают заворачивать и готовить к транспортировке прямо в залах — и когда картину снимают со стены, это существенно напоминает об ее предметности, материальности. Коллекционеры, опять же, не стоят возле картин так, как люди стоят на выставках — они чаще ходят от одной к другой, выбирают между несколькими исходя из бюджета, сравнивают варианты. В конце концов, выставка перед торгами — это собрание вещей, чье место еще не определено.
Но перейдем к людям.
Доходы крупнейших коллекционеров редко связаны с искусством: чаще всего это финансы, недвижимость, мода, consumer goods. Впрочем, в этом правиле есть видные исключения: к примеру, Герберт и Дороти Вогел, известные как "proletariat collectors", работали соответственно на почте и в библиотеке, и собрали коллекцию из четырех тысяч работ. Кроме того, около десяти процентов коллекционеров занимаются чистой филантропией.
Большинство коллекционеров — из Северной Америки, Европы, Китая и Южной Кореи. Столицами рынка искусства по-прежнему являются Нью-Йорк и (сильно отставший) Лондон.
Коллекции чаще бывают крупными, нежели мелкими: около половины частых коллекций это собрания по 500 произведений и более.
К слову, многие из этих коллекций вполне публичны. В мире сейчас существует больше 300 крупных частных музеев, плюс около половины коллекционеров так или иначе сотрудничают с культурными институциями, что включает долговременные лоны, финансирование выставок или гранты. Что, к слову, совершенно не значит, что интерес к искусству разделяет рядовой зритель: музей Лихтенштейна в Вене, в котором находилась одна из крупнейших частных коллекций старых мастеров, закрылся в 2012-м году из-за низкой посещаемости.
Иными словами, да — коллекционеры разбираются в этом деле. Строго говоря, это одни из немногих людей, помимо критиков и кураторов, кто совершает какие-либо вложения в эту сферу — а это значительно больше того, что делает в ней кто-либо из рядовых граждан.
Как следствие — и это один из тех моментов, которые почему-то игнорируются критиками аукционной системы — коллекционеры банально не любят продавать. Если бы видный коллекционер вдруг выставил на торги существенную часть коллекции, это показало бы его в дурном свете, поскольку подобный акт может означать что-то одно из двух: или коллекционера подвел вкус, что плохо, или у него проблемы с деньгами, что еще хуже.
Коллекционеры покупают для обладания. Каждая покупка в идеале рассматривается как заложение долговременных отношений с художником — что особенно важно на рынке, целиком построенном на репутации и экспертных оценках. И если кто-нибудь сомневается, насколько серьезно к этому этикету относятся когда дело доходит до прибыли, то тут можно привести пример Чарльза Саатчи, внесенного в черный список Лондонских галерей именно из-за чрезмерных продаж.
Просто люди не покупают искусство с целью обретения статуса. Для статусности покупают классические автомобили, старинную мебель и ювелирку. В мире искусства этот механизм перевёрнут: в галерею вообще нельзя зайти и что-то купить, галереи отпускают работы через waiting list, где позиция коллекционера определяется не суммой его активов, а его уже существующим положением в мире искусства. Галерея скорее продаст картину частному музею за $75,000, чем шут знает кому за $250,000, даже если шут знает кто придет туда с чемоданом налички и попросит завернуть вон ту красненькую.
Это не сентимены, а чистая прагматика: верхушка сообщества защищает таким образом последние полпроцента первичного рынка. Но оно не редуцируется до прагматики; мало что в мире искусства вообще до нее редуцируется.
В заключение стоит отметить, что все это совершенно не означает, что рынок работает идеально, или заслуживает беспрекословного доверия, или что у мира искусства нет к этому рынку вагона совершенно адекватных претензий: многомиллионные торги напрягают и художников, и музейных кураторов, и галеристов.
Но это уже тема другого вопроса.
Источники:
Barclays. 2012. “Profit or Pleasure? Exploring the Motivations behind Treasure Trends.”
Dimson, E., and C. Spaenjers. “The Investment Performance of Art and Other Collectibles.”
Goetzmann, W., L. Renneboog, and C. Spaenjers. 2011. “Art and Money.”
На этот вопрос есть ответ в отличной книге Дональда Томпсона "Как продать за 12 миллионов $ чучело акулы" (скандальная правда о современном искусстве и аукционных домах)
И что особо улыбало - есть реверанс и в сторону российских покупателей)